Свое семидесятилетие ведущий актер Тульского академического театра драмы Геннадий Вершинин отметил бенефисом в спектакле по пьесе Островского «Бесприданница». Появление виновника торжества на сцене зрители, как водится, встречали аплодисментами. Он и в жизни такой: неординарный, откровенный и интересный собеседник.

Хотел обойти пешком Кавказ

– Геннадий Петрович вы ведь немало поколесили по стране. А оказались в итоге в Туле.

– Я здесь с 1987 года. Притормозил, да. Притулился. До этого судьба бросала меня в разные города. Обстоятельства складывались так, что вынужден был уходить. У нас была команда молодых, отовсюду собранных ребятишек, весьма успешных. В том смысле, что мы знали профессию. И с этой компанией начались путешествия по России.

– Довольны, что в итоге оказались здесь?

– Скорее смирился, что эти странствия должны закончиться. От болтовни по городам тоже стал уставать: то Челябинск, то Минск, то Рига, потом Грозный, Ростов, Ставрополь и, наконец, Тула.

– Грозный в семидесятые годы – расскажите, как это было.

– После голодного Челябинска, где на прилавках стояли только водка и морская капуста в банках, и практически ничего нельзя было купить кроме хлеба, здесь вдруг все оказалось по другому. В магазинах изобилие. Квартиры дали мгновенно. Внизу – огромнейший гастроном, по списку задолго до зарплаты мне давали все, что я хотел. С любовью вспоминаю Грозный. Участвовал как-то в демонстрации на 7 ноября. Мы стояли на грузовике, раздетые по пояс, изображали 26 бакинских комиссаров. Машина постоянно дергалась, и удержать эту монументальность было очень трудно.

– А творчество?

– В театре были три труппы: ингушская, чеченская и русская. У каждой по два рабочих дня в неделю. Со скуки можно было сдохнуть. На рынок заходишь – трезвым не выйдешь. Со всех сторон призывают: попробуй, попробуй, хотя бы чуть-чуть. Там же еще близко Каспий, прекрасная рыбалка. Рыбы битком дома. Каждый выходной – горы. Детей в одну машину, водку в другую, коньяк в третью. Коньяк местный, кстати, роскошный, очень мягкий – вайнах назывался. Только на экспорт шел.

Но в театр зрителей ходило мало. Местные бывали если только дождь на улице. Оставалась, правда, еще какая-то интеллигенция, вот эти люди ходили. Национальные труппы хоть с гастролями по аулам ездили, а нам совсем было нечего делать. Никакого творчества.

(фото: свадьба Кречинского)

– И как это оплачивалось?

– Как везде. Более того, не отпускали. Говорили: дадим заслуженного республики. Слава богу, нас вернули в Россию, благодаря Малышеву. Он меня потом и в Тулу зазвал.

– Какие воспоминания остались о Кавказе?

– Как и Алтай, хотел пешком его обойти. С Алтаем получилось, а с Кавказом не совсем. Единственное, перешел Клухорский перевал. Мы отправились втроем, с рюкзаками, с картошкой и с оковалком сала. А я это возглавил. Дрова еще только не взяли. Дурачье – в кедах по перевалу. Но я же знал Алтай вдоль и поперек, и не думал, что Кавказ – совсем не тот вариант.

– Но ведь прошли?

– Прошли. И камнепады были, и деревья мы растаскивали. Там есть родник один. Местные напоили нас там очень хорошо. А мне нужно в Адлер, к самолету успеть. Прилетали жена и двое детей. Я утром к этому роднику, умылся, хлебнул водички. В нем вода – чем больше пьешь, тем чище внутри себя становишься. Вернулся к своим друзьям уже в озарении, их водичкой полил. Потом меня довезли до Гагр, я в электричку и в Адлер.

– К самолету успели?

– Успел. Недавно совсем, кстати, был в Ставрополе. Хотели поехать на какую-то знаменитую местную гору. Говорят, она настолько зыбкая, что очень трудно выжить. Интересно же. Но так и не доехали. Призвали сюда, в театр, у меня был спектакль. А спектакль отменили из-за пандемии.

Со стихией один на один

– Вы, получается, экстремал.

– С седьмого класса увлекся горами. И группой, и в одиночку много обходил.

– Одному же опасно, надо полагать.

– Сховаться надо куда-нибудь, костерок разжечь. Можно ночку пережить. Когда остаешься со стихией один на один – другие ощущения. Неизвестно же кто там в темноте – волчара, рысенок.

– Бывало такое?

– Я еще в детстве с ними встречался в Бобровке, в моем родовом имении на Алтае.

– Прям родовое имение?

– Когда-то там была смолокурня моего деда. Он был крепкий мужик. А прадед Гордей вообще гонял плоты по Оби. Серьезные мужики. Мы приехали на Алтай. Дедовский дом, который он построил для своих сыновей, отошел местной власти – деда-то уже нет. Поселились в избушке мачехи отца, моей бабушки, соответственно, но не родной. Это был курятник размером с гримерку. Печка огромная, лавка, полати, сенцы. А мы приехали бригадой, втроем – Юрка – мой младший брат, я, маманька. Отец сидел, естественно. Он был танкистом. Когда умер отец, мой дед, командование, чинуши, отказалось отпустить его на похороны. Он достал партбилет и кинул им в морды. Получил десять лет. У родителей очень сложная была судьба, с такими заворотами. Но мы недолго так жили. Когда вышел батя, он нас перевез в прорабку в Барнауле. Это был сезонный, из теса, домишечко. Строили дом высокому начальству, и эта прорабка осталась. В построенном доме действительно жило высокое начальство – генерал-полковник, второй секретарь обкома партии, высокое милицейское руководство, ректор медицинского института. Но мы, дети, все общались между собой, жили одной компанией. Батя как мог утеплил эту прорабку, хотя зимой все равно чувствовалось, что она не предназначена для жилья.

– Мы о рыси говорили.

– Нам, пацанам, запрещено было далеко отходить далеко от дома, но рыба же манила. Когда щурята идут, они буквально по всему побережью реки рассыпаны. Из балалайки теткиной я сделал силок на палочке, и мы с двоюродным братом Колькой пошли выдергивать щурят из воды. Не заметили, как зашли до увалок. Вокруг белки, бурундуки, всякая другая живность.

– Это еще и заповедник?

– Это просто Алтай конца пятидесятых. Рыбы уже набрали немеряно. Надо как-то домой выбираться. Пошли лесом. На одной полянке он остановился покурить. Потом тихо так мне: сиди, не шевелись. Я: в чем дело? – Потом скажу. А мне любопытно. Оглянулся – метрах, наверное, в десяти сидит рысь. Не готовая к прыжку, спокойная. Глаза только зеленеют. Чувствую, как холодок побежал по сердцу.

(фото: спектакль «Корсиканка»)

– И что дальше?

– Мы цыгарочки загасили, и потихонечку, бочком, бочком, пошли отсюда.

– А рысь?

– Не шевельнулась. Только ухом с кисточкой: тудун, тудун… Так-то, конечно, она избегает нападать на человека. Но мы же сопляки совсем, лет шесть мне было.

– Зато потом было чем похвастаться.

– Как мы не боялись? Это да. Четыре года назад я приехал на Алтай, и не мог не повидать это место. Совершенно все другое. Какой там лес. Стоят черные деревья, все осыпалось. Ни щелчка бурундука. Какие белки – птичек не видно, стрекоз. Но зато особнячки кругом понастроили.

Нигде, никто, никогда

– В вашей биографии еще ведь и восемь лет работы в стенах знаменитого ростовского театра.

– Я уже рассказывал как-то, в лондонском музее архитектуры это здание представлено как образец конструктивизма вместе с памятником Василию Блаженному. Всего два там архитектурных сооружения из России. Театр сделан в форме трактора. Но его же еще разбомбили во время войны. Из разрушенной части здания сделали летний театр и открытую сцену. Я там застал концерт будущих знаменитостей – Шифрин был, Миша наш алтайский – Евдокимов. Их тогда еще никто не знал, но принимали очень хорошо. Евдокимов мне очень понравился.

– О знаменитой огромной пивной, которая находится под театром, что расскажете?

– И я друзей туда водил, и меня водили. Но за все время работы в театре так и не прошел ее до конца.

– Пиво хоть вкусное?

– Обыкновенное. По тем временам, как и положено, разбавленное. Туда любили иностранные туристы ходить.

– Восемь лет – это много. Легко расставались с театром?

– Очень тяжело. Уехал только в декабре, надо же было выйти из репертуара. Знаю, что меня еще лет десять ждали. Квартира для меня стояла.

– Почему уехали?

– Меня Алексей Малышев, как я и говорил, вытащил в Тулу вместе с Пинчуком.

– Пинчук, говорят, умер.

– Да, сердце.

– Тульские зрители помнят его по роли Каминского в спектакле «В июне 37-го». Большой такой артист, во всех смыслах.

– Он, да – такой с подачей, старой школы. Иногда это скучно до тоски, а иногда очень здорово.

– И внимание зрительское не может на себя не отвлекать.

– У нас многие артисты любят одеяльце на себя потянуть. Вот почему у нас была своя молодая команда – мы все были равны и работали во имя идеи, во имя спектакля. Каждого ночью разбуди, он до атома знал свою роль – о чем, про что, во имя чего. Перед нами стоял вопрос: во имя чего.

– Если уж заговорили о высоком: почему служить театру, а не работать в театре?

– Отдача. Внутренняя отдача. Это трудно назвать работой – вечный поиск. Но это может быть невидимой, тяжелой работой. Подчас очень конфликтной, до разрывов. Если ты находишь и обретаешь, тогда ты в полете. Напрочь компенсируются твои бытовухи, неустроенные дела. Только туда – в поднебесье, к звездам. Не за славой, а потому, что ты проникаешь в человека, сидящего в зале. Пусть ненадолго, пусть временно, но в нем прорастает сострадание к твоему герою. Не каждый имеет право выйти на сцену. Потому что иной раз нечего сказать. Я же вижу это пустозвонство, слышу фальшь. Это трудное дело, чтобы за тобой пошли. Нужно уметь увлечь, яростным быть внутри себя. Актер должен верить как в Библию в свое понимание времени, жизни, людей. Быть откровенным и чистым хотя бы на эту секунду, на этот момент. Тогда все звеняще.

– У вас много было ролей, в которых вы летали?

– Из всех театров, за всю свою жизнь, кулачка, жменьку не сожму тех ролей. Не хочу конкретно называть какие, чтобы не обижать остальные. Я ведь был и сукой в этом отношении, чисто профессионально. Не брал меня материал, не брала меня тема, и не хотел я этого. Не потому что не мог найти свое. Мог найти, но не соприкасалось – с режиссурой, либо с партнерами.

– От ролей часто отказывались?

– Один раз только в жизни позволил себе роскошь отказаться от роли. Приезжал к нам режиссер из Германии, ставил «Дон Кихота», с Виталиком Базиным мы играли, я был Санчо Пансой. Вот тогда отказался от роли, ее играл Андрюшка Сидоренко. Не нашел сопричастности с режиссером. Я не могу быть марионеткой. Для меня все же есть автор, есть концепция режиссера, я ее слышу, проникаюсь иногда в нее. И плюс, естественно, свое видение жизни.

– То есть вы неудобный актер для режиссеров.

– Я всегда был неудобный. Но почему-то они меня привечали. Наверное потому, что непустым выходил к ним. Для меня важен не то что конечный результат, но хотя бы путь: к чему мы придем, к какой звезде. В высоком смысле звезде. Есть и паскудные вещи, которым я тоже, как человек, подвержен. Иногда бывали срывы. И вот после этих срывов выходить на сцену и вякать про доброе и вечное – для меня это самый отвратительный момент в себе. Не могу ни простить, ни пережить. К себе большой счет. А иначе как жить? Кто тебе дал право выйти на эту площадку? У меня же природа не актерская. Я безумно завидую артистам, которые могут прикинуться таким и таким, что-то пошепелявить, ноздрю раздуть. Нет у меня этого, не дано. Но я знаю, что у меня есть нечто потаенное. То, что воспитано пересечениями судеб и людьми, с которыми я встречался.

– У вас ведь был шанс оказаться и в большом кинематографе.

– Нет, не влюбилось синема в меня.

– Была же история с фильмом «Грачи». Очень знаковое кино для своего времени. Тем более по мотивам реальной истории, о которой после публикации очерка в «Литературке» говорила вся страна.

– Это я еще в Ростове был. В итоге предпочли Леонида Филатова. Он же и рядом, в Москве, и был уже известен. Как мне тогда один человек сказал – ты замечательный артист, но ты не продвинутый. Не жалей, ты все сыграешь, после сорока. Вот прошло после сорока еще тридцать, и где они, эти роли?

– А что так и не сыграли, о чем мечталось?

– Когда я поступал в театральный, был наивным наглецом и влюблен в одну книжечку Ростана. Она называлась «Сирано де Бержерак». Вот это единственная мечта, так и не осуществленная. Теперь уже куда. Там не надо было никаких перевоплощений, просто взять свою жизнь и бросить на сцену, к ногам зрителя.

– Но был шанс?

– Нигде, никто, никогда. Даже заявки в мыслях ни у кого не было. А я не кабинетный артист. Я не хожу и не прошу

Автор: Сергей Гусев